Меня называют Капуцином - Страница 12

К оглавлению

12

Невежество вкусов?

Леонид не Аполлон, в нем есть множество недостатков. Но все же, надо признать, его строил ловкий архитектор. Его миниатюрность форм, переходящую в тщедушность, нельзя назвать совершенством. Но совершенство мертвый лев, а Леонид живая собака. Ваш выбор Леонида приветствую! Вы сумели в навозной яме найти жемчужное зерно!

Яков вызывает к себе теплые чувства. Это студент подающий кое-какие надежды.

Яков! Заклинаю тебя! Грызи гранит!

И вы Тамара Александров<н>а поддержите его! Влейте надежду в его сознание, которое века хранило мысль о делах, делах чести, долга и сверхморали, о знаниях, которыми переполнено земное существование, долженствующее собой изображать все человеческие страсти, которые с таким ожесточением вели борьбу с теми человеческими помыслами, которые неослабевающими струями преисполняют наше жилище мысли, воспомоществование которой

Тамара Александровна! Яков, это душа самого общества! Восток!

Пусть Николай воспоет Вашу красоту Тамара Александровна. И, будь я Голиаф, я бы достал рукой до неба и там бы, на облаках, написал бы Ваше Имя.



Пусть! Пусть надо мной смеются и говорят, что у меня тонкая шея и бочкообразная грудь. Порядочный человек над этим не посмеется. Я пью теперь рыбий жир!

Я говорю сейчас не о себе, а о Вас, о Вашей красоте Тамара Александровна!

Вы обращаете на себя внимание!

...

«Мы жили в двух комнатах…»

Мы жили в двух комнатах. Мой приятель занимал комнату поменьше, я же занимал довольно большую комнату, в три окна. Целые дни моего приятеля не было дома, и он возвращался в свою комнату, только чтобы переночевать. Я же почти все время сидел в своей комнате, и если выходил, то либо на почту, либо купить себе что-нибудь к обеду. Вдобавок я заполучил сухой плеврит, и это еще больше удерживало меня на месте.

Я люблю быть один. Но вот прошел месяц и мне мое одиночество надоело. Книга не развлекала меня, а садясь за стол, я часто просиживал подолгу не написав ни строчки. Я опять брался за книгу, а бумага оставалась чистой. Да еще это болезненное состояние! Одним словом я начал скучать.

Город, в котором я жил это время, мне совершенно не нравился. Он стоял на горе и всюду открывались открыточные виды. Эти виды мне так опротивели, что я даже рад был сидеть дома. Да собственно кроме почты, рынка и магазина, мне и ходить-то было некуда.

Итак, я сидел дома как затворник.

Были дни, когда я ничего не ел. Тогда я старался создать себе радостное настроение. Я ложился на кровать и начинал улыбаться. Я улыбался по двадцати минут зараз, но потом улыбка переходила в зевоту. Это было очень неприятно. Я приоткрывал рот настолько, чтобы только улыбнуться, а он открывался шире и я зевал. Я начинал мечтать.

Я видел перед собой глиняный кувшин с молоком и куски свежего хлеба. А сам я сижу за столом и быстро пишу. На столе, на стульях и на кровати, лежат листы исписанной бумаги. А я пишу дальше, подмигиваю и улыбаюсь своим мыслям. И как приятно, что рядом хлеб и молоко и ореховая шкатулочка с табаком!

Я открыл окно и смотрел в сад. У самого дома росли желтые и лиловые цветы. Дальше рос табак и стоял большой, военный каштан. А там начинался фруктовый сад.

Было очень тихо, и, только под горой, пели поезда.

Сегодня я ничего не мог делать. Я ходил по комнате, потом садился за стол, но вскоре вставал и пересаживался на кресло-качалку. Я брал книгу, но тотчас отбрасывал ее и принимался опять ходить по комнате.

Мне вдруг казалось, что я забыл что-то, какой-то случай или важное слово.

Я мучительно вспоминал это слово и мне, даже, начинало казаться, что это слово начиналось на букву М. Ах нет! совсем не на М, а на Р.

Разум? радость? рама? ремень? Или: Мысль? Му́ка? Материя?

Нет, конечно на букву Р, если это только слово!

Я варил себе кофе и пел слова на букву р. О сколько слов сочинил я на эту букву! Может быть среди них было и то, но я не узнал его, я принял его за такое же, как и все другие. А может быть того слова и не было.

...

«Дорогой Доктор…»

Дорогой

Доктор,

я был очень, очень рад, получив Ваше письмо. Те несколько бесед, очень отрывочных и потому неверных, которые были у нас с Вами, я помню очень хорошо и это единственное приятное воспоминание из Курска. Что хотите, дорогой Доктор, но Вам необходимо выбраться из этого огорода. Помните, в Библии, Бог щадит целый город из-за одного праведника. И благодаря Вам, я не смогу насладиться поношением Курска. Я до сих пор называю Вас «Доктор», но в этом уже нет ничего медицинского: это скорее в смысле «Доктор Фауст». В вас еще много осталось хорошего германского, не немецкого (немец-перец колбаса и т. д.), а настоящего германского Geist’a, похожего на орга́н. Русский дух поет на клиросе хором, или гнусавый дьячок – русский дух. Это, всегда, или Божественно, или смешно. А германский Geist – орга́н. Вы можете сказать о природе: «Я люблю природу. Вот этот кедр, он так красив. Под этим деревом может стоять рыцарь, а по этой горе может гулять монах». Такие ощущения закрыты для меня. Для меня, что стол, что шкап, что дом, что луг, что роща, что бабочка, что кузнечик – все едино.

...

«Дорогой Саша…»

* * *
12